Железное сердце Элизиона

Редакция журнала «За науку» решила вспомнить добрые традиции советских и многих российских научно-популярных журналов, которые традиционно в конце выпуска публиковали хорошие фантастические рассказы (или печатали романы и повести с продолжением). Именно в научно-популярных журналах впервые увидели свет литературные произведения, получившие в дальнейшем внимание миллионов читателей и десятки престижных наград…
Но «За науку» решил обратиться не к профессиональным писателям, а к своим читателям-физтехам. Наш конкурс научно-фантастических рассказов прошел нынешним летом, на него поступило полтора десятка работ, редакция выбрала из них одну, представленную ниже. Наш приз — авторский гонорар 15 тысяч рублей.

Автор: Мария Карела

Элизион казался раем. Панели, утопленные в стены зданий-садов, пили солнечные лучи, питая вертикальные фермы. Воздух, всегда свежий, сладкий от цветения гидропоник, струился по широким улицам. Над головой пешеходов, бесшумно скользя по магнитным дорожкам, сновали капсулы общественного транспорта.

Большинство жителей Элизиона принадлежали искусству. На площадях звучали сложные полифонические симфонии, стены зданий украшали пейзажи далеких планет или абстракции чистого чувства. В парках танцоры в костюмах, меняющих цвет по воле мысли, исполняли невероятные па.

Шаги Микки по мягкому, самоочищающемуся покрытию тротуара были тяжелее, чем у других. Он смотрел не вверх, на парящие сады, а себе под ноги. В кармане лежала драгоценная находка — небольшой угловатый болт.

Микки чувствовал себя сломанным датчиком в отлаженной машине. Его попытки рисовать заканчивались кривыми линиями, которые доброжелательный ИИ-наставник мягко назвал «уникальным проявлением внутреннего хаоса». Пение? Его голос то и дело срывался на фальцет, вызывая безудержный кашель окружающих — смеяться им, конечно, не позволяло хорошее воспитание. Танец изображал в лучшем случае скольжение парнокопытного по льду. А о том, что породили руки Микки на уроках скульптуры, он предпочитал не вспоминать.

— Ты просто пока не нашел себя, Микки,— утешала его мать, чьи световые инсталляции украшали центральный атриум.

— Терпение, сынок. Творчество есть в каждом! — подбадривал отец, создавший музыкальные паттерны, управляющие ростом городских лесов. В их голосах сын слышал любовь — такую же искреннюю, как и их недоумение.

Микки ценил красоту вокруг, чистый воздух и отсутствие нужды, но его душа не пела с этой гармонией в унисон. Все это великолепие казалось оберткой, скрывающей текстуру реальности. Его тянуло к скрытым в стенах панелям, интересовало жужжание сервоприводов дронов-садовников — манило то, что производило и поддерживало окружающее его благолепие. Микки сломя голову бежал туда, где сверкающий фасад Элизиона давал трещину. Ходил в одинокие прогулки на самую окраину купола, к зоне заброшенных ангаров и складов времен Перехода, когда город только строился. Здесь под толстым слоем пыли дремали забытые системы мониторинга, пахло металлом, маслом и тихой грустью ушедшей эпохи.

Здесь-то Микки и нашел громадный дизельный двигатель в шубе из пыли и паутины. Он высился под полуистлевшим брезентом, словно спящий железный дракон. Когда Микки коснулся холодного металла, его охватил трепет, которого он никогда не испытывал перед мольбертом. Дракон был настоящим. Сложным. Мощным. Запретным.

Пока город парил в свете и музыке, Микки пробирался в ангар, давший убежище двигателю. Его руки, неуклюжие с кистью, прекрасно подошли для работы ключом и отверткой. Микки крутил гайки, чистил детали, сверяясь с распечатками старых учебников механики, которые он раздобыл в глубинах Сети. Каждый очищенный от ржавчины болт был его маленькой победой, дарующей радость творения. Скрип затягиваемых гаек будоражил не меньше, чем поклонника оперы — обрывки звуков из оркестровой ямы перед началом представления.

Сны Микки все чаще заканчивались одинаково: ураган сорвал с ангара крышу, разметал лоскуты брезента, на голой земле сидит стальной дракон — еще миг, и Микки наконец услышит первый, оглушительный, дикий рык его пробуждения.

Ангар стал для мальчика святилищем, укрывающим древнее божество на пьедестале из ржавых труб и облупившегося бетона. Вернее, то, что от него осталось: массивный блок цилиндров, покореженный коленвал и груду безымянных железяк.

Хлипкие биоразлагаемые страницы учебника, что норовили разложиться от прикосновения потных пальцев, стали его скрижалями — и картой сокровищ одновременно. Страницы пожелтели, схемы были смазаны, а термины звучали, как заклинания на мертвом языке: «ТНВД», «форсунка», «поршневое кольцо», «впускной коллектор». Микки пожирал страницы глазами, но понимание приходило медленно, обрывками. Он видел картинку, знал название детали, но как именно она взаимодействует с соседней? Почему у нее именно такая форма? Учебник давал теорию, но не давал опыта. Опыт Микки получал единственно возможным методом: бесконечных проб и ошибок.

Многого не хватало, но главное — топлива. Микки знал, что любые механизмы из эпохи до Перехода запрещены, как и все виды топлива, но он просто должен был его запустить! Он ходил в экспедиции по темным закоулкам заброшенных цехов, рискуя провалиться сквозь прогнивший пол. Его руки превратились в ловкие инструменты: он выковыривал болты из бетона, отвинчивал намертво заржавевшие гайки с помощью самодельного ключа и капельки древнего машинного масла, найденного в запечатанной канистре. Каждая найденная гайка, шайба или пружинка, подходящая по размеру, была победой.

Находки Микки пытался вживить в тело двигателя. Иногда — о чудо! — она вставала на место, резьба схватывалась с едва слышным скрипом, и сердце Микки трепетало от радости. Такие дни становились для него праздничными. Неудач было больше, но Микки не сдавался, снова разбирал узел, изучал, шлифовал заусеницы или искал другую деталь-посредник. Он научился чувствовать металл, понимать, где пределы его податливости. Пальцы покрылись царапинами и тонкой пленкой масла, и это ему невероятно нравилось.

Самой большой загадкой оставался дизель. Учебник сухо констатировал: «Дизельное топливо. Соляровое масло». В мире Элизиона, где энергию давали солнце, ветер и геотермальные станции, а транспорт работал на водороде или магнитной левитации, найти жидкое топливо было почти невозможно. Микки перерыл все склады, нашел банки с высохшей краской, пустые канистры с давно испарившимся содержимым, даже странную густую маслянистую жидкость в запечатанной колбе, которая пахла чем-то непривычным. Но солярку — нет.

Под конец учебника взгляд Микки уперся в маленькую сноску: «В аварийных случаях возможно кратковременное использование некоторых видов очищенных растительных масел или синтетических аналогов, хотя это приводит к повышенному износу и снижению мощности». Микки вскочил. Растительное масло! Оно было в городе! Его использовали на кухнях для особых блюд, в арт-проектах, даже в некоторых биосмазках! Рискованно, предупреждал учебник, но — шанс.

Добыча масла стала его самой масштабной операцией. Он стал собирать отходы. Подкарауливал, когда в кафе на окраине сольют отработанное масло после жарки синтезированных оладий, выменивал у друзей-художников небольшие флакончики льняного или конопляного масла, которые они использовали для создания эффекта старины на холстах. Капля за каплей, неделя за неделей, он заполнил топливом старую канистру.

Наконец настал тот день, когда двигатель, хотя и выглядел как Франкенштейн из ржавых запчастей, был собран согласно учебнику. Вернее, по той схеме, которую Микки счел верной.

Он не был уверен на сто процентов, особенно в хитросплетении топливных трубок и работе таинственного топливного насоса высокого давления, который он, кажется, реанимировал. Может, он перепутал впуск с выпуском? Может, зазоры в клапанах не те?

Но сомнения отступили перед жгучим желанием попробовать. Его руки дрожали, когда он подсоединил к насосу канистру. Микки прокачал систему ручной помпой, чувствуя, как масло пробивает себе дорогу по старым трубкам. Подключил восстановленный аккумулятор к стартеру.

Сердце Микки бешено колотилось, когда он в последний раз окинул взглядом свое творение: ржавое, масляное, стянутое болтами разного калибра. Глубоко вдохнув, он вспомнил яростный рев, который преследовал его во сне. Палец потянулся к кнопке пуска. Сработает ли? Он не был уверен. Он знал только, что хочет наконец услышать этот звук.

Стартер заскрежетал, цепляя маховик, тот дернулся раз, другой… Микки замер, кровь застучала в висках. БА-БАХ! Сухой, как выстрел, хлопок из выхлопной трубы. Облачко дыма ударило в нос. Двигатель дернулся, кашлянул еще раз… и ЗАРЫЧАЛ.

Первобытный грохот бил по груди, вытесняя воздух из легких. Микки, стуча зубами, закричал от восторга, и голос потонул в реве железного зверя.

На смену восторгу вскоре пришел ужас. Такой звук невозможно скрыть! Микки метнулся к двигателю, трясущимися руками пытаясь найти тумблер, рычаг, хоть что-то, чтобы заглушить механического зверя, но внезапно рев изменился.

Грубый, рваный кашель цилиндров вдруг сгладился. Балансиры, казалось, нашли потерянное равновесие. Вибрация, грозившая развалить хлипкую конструкцию, стала ровной, мощной. Динг-динг-динг-динг… Это был уже не хаотичный рев, а низкий, размеренный гул, биение гигантского железного сердца, в нем появилась странная, механическая гармония. Микки замер. Двигатель не разваливался — он работал! Нашел свой ритм!

В тот же миг высоко на закопченной стене ангара вспыхнули два тусклых красных светодиода. Со скрежетом заклинивших шестерен, древний проекционный аппарат, вмурованный в стену, вздрогнул. Его пыльная линза слабо зажглась, пробивая сгусток вековой тьмы лучом мутного света.

На противоположной стене, там, где когда-то, должно быть, висел огромный экран, проступило изображение.

Микки узнал контуры Элизиона — сферические узлы геотермальных скважин, паутину солнечных коллекторов на куполе. Но уровень детализации был ошеломляющим. Это была живая карта всей энергосистемы, от главных артерий до мельчайших капилляров.

И прямо в ее сердце, в районе Геоядра-3 — основного источника тепла и энергии — пульсировала ядовито-алая точка. От нее расходились трещины. Внизу горела пугающая надпись:
«КРИТИЧЕСКИЙ СБОЙ. ДЕСТАБИЛИЗАЦИЯ ЯДРА Т-1272ч:11м:43с… 42с… 41с…»

Микки смотрел на свой дымящий шедевр, пахнущий жареными оладьями, потом на пульсирующую красную язву на схеме. В голове, перегруженной грохотом и ужасом, щелкнуло. Механизм, который он столько времени собирал, вовсе не должен был быть забытым! Он оказался механическим резонатором, «камертоном» для системы, способным уловить глубинные вибрации сбоя, недоступные электронной диагностике.

Рев, трансформировавшийся в мощный, ритмичный гул, длился недолго. Спустя минуту, казавшуюся Микки вечностью, двигатель самопроизвольно заглох с последним выдохом маслянистого дыма. Тишина, навалившаяся внезапно, оглушила даже сильнее. Но и она длилась лишь мгновение.

Ворота, не открывавшиеся десятилетиями, с грохотом разъехались. В проеме, окутанные облаком пыли, встали фигуры в комбинезонах аварийных инженеров. Первым шагнул к Микки мужчина, считывающий данные с портативного терминала:

— Диагностика подтверждает сбой в Геоядре-3. Глубинный резонансный коллапс. Микротрещина в камере плазменного удержания вызвала асимметричную вибрацию на частоте 7,83 Гц, это ниже порога чувствительности наших квантовых акселерометров, а нейросети классифицировали ее как фоновый сейсмический шум,— он с благоговением посмотрел на дизель.— Мы бы узнали об этом только когда плазма прожгла бы корпус. Как… как ты узнал?

— Нечаянно,— осторожно ответил Микки.— Это… дизель В-46. По схеме здесь, смотрите! — он ткнул пальцем в учебник, лежащий на верстаке.— Его вибрация зависит от оборотов. Вот рычаг!.. Он начал гудеть ровно, когда вибрация снизу совпала с его частотой, как камертон, он усилил ее. Если изменить обороты, подстроить частоту… может, мы сможем точнее локализовать? Или подавить контрвибрацией? Есть теория акустической стабилизации плазмы, я видел в старом журнале…

Собеседник обвел глазами фигуру мальчика, как будто бы тот на мгновение пропал и вновь появился на том же месте. Теперь он смотрел на младшего коллегу, одного из немногих, кто понимал язык железной реликвии.

— Работаем! — коротко бросил он.

Следующие часы Микки вместе с инженерами настраивал обороты древнего двигателя. Рев то нарастал, превращаясь в оглушительный гул, то стихал до размеренного постукивания. Алая точка на проекционной карте то пульсировала ярче, то бледнела. Данные с резонатора, дополняя показания современных, но ослепших систем, позволили инженерам понять природу сбоя и дистанционно стабилизировать Геоядро-3.

Когда точка погасла, а карту залил ровный белый свет, в ангаре воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим постукиванием остывающего двигателя. Главный инженер подошел к Микки. Масло и копоть на лице мальчика выглядели теперь не грязью, а боевой раскраской героя.

— Меня зовут Аркадий,— сказал мужчина, протягивая мальчику руку,— думаю, мы с тобой сработаемся.

— Микки,— представился тот, потупив взгляд.— Я не знал, что такое можно. Что можно… ну, работать. Мне тоже можно?

Когда ангар взорвался хохотом, мальчик поднял глаза на людей, которые его нашли. И нашел среди них себя.