О том, что цифровизация меняет наш мир, знают сейчас даже дети. А нам достаточно оглянуться на десять-двадцать лет назад, чтобы ощутить разницу. Но эксперты утверждают: изменения только начались, и они коснутся каждой сферы нашей жизни, в том числе такой консервативной, как образование. В конце мая в Высшей школе экономики прошла генеральная ассамблея Международной академии образования. Фокусом обсуждения стали тенденции образования на разных уровнях. Какие глобальные изменения происходят в высшем образовании? Об этом редакция ЗН решила поговорить с Исаком Фруминым, научным руководителем Института образования НИУ «Высшая школа экономики».
Есть мировые тенденции в развитии университетов?
Главным общим направлением развития является массовизация высшего образования. Мы видим, что XX век, особенно конец XX века и начало XXI, стали временем огромной экспансии высшего образования, его расширения. Количество стран, в которых более половины возрастной когорты получают в тех или иных формах высшее образование, сегодня достигает нескольких десятков, и каждый год эти цифры растут.
Каковы качественные последствия этого процесса?
Меняются представления о миссии университетов: все больше их миссия смешивается с миссией, которая раньше принадлежала колледжам, профессиональной подготовке. Это означает, что вся система высшего образования и то, что мы называли и называем университетом, очень сильно диверсифицируется. Еще в начале XX века в России было меньше двадцати университетов, любой из которых был похож на другие, а сегодня мы называем одним словом очень разные вещи. Происходят два ключевых процесса и в России, и в мире. Во-первых, идет горизонтальная дифференциация университетов — они начинают сильно отличаться друг от друга. Во-вторых, сильная вертикальная дифференциация университетов по качеству, престижу, богатству.
Другим сложным процессом, иногда с не очень понятными последствиями, является «распаковка университетов», когда преподавание конкретных курсов, исследований и даже подготовка кадров высшей квалификации, я имею в виду аспирантуру, переходят в другие организации. По сути, главная функция университета — признавать квалификации. Оказывается, уже в огромном числе случаев квалификации, которые дают университеты, не учитываются. Вместо этого признаются квалификации, определяемые на профессиональных экзаменах: у врачей, юристов.
Как в связи с этим меняется образовательный процесс?
Когда к вам приходят студенты с очень разным уровнем подготовки, разным уровнем мотивации и, откровенно говоря, способностей, вы должны строить образовательный процес
с иначе. Когда в высшее образование шли 20% выпускников школ, он строился определенным образом, сегодня идут 60% выпускников школ, значит, мы должны приспосабливаться к этому. Во многих университетах возникает внутренняя дифференциация студентов, мы мало это замечаем. Их учат по-разному. Появляются превосходные студенты — им дают такое название в ряде крупных американских, австралийских или китайских университетов — и студенты обычные, которым надо помогать учиться.
Вторая, печальная для многих моих коллег история, состоит в том, что в целом образовательные программы перестают быть стройными. Как рассказывали мне друзья, которые учились на Физтехе, было понятно, что есть курс общей физики, есть основы матанализа. Я даже помню этот учебник — по-моему, Никольского. Сегодня возникают совершенно странные образовательные программы, в которых все намешано, как нам кажется, полидисциплинарные программы. Замещение в огромном числе случаев классической, очень стройной и длинной программы таким набором — феномен, который сейчас распространяется. Я не могу и не хочу его оценивать. Некоторые мои коллеги-профессора, с ужасом закатывая глаза, говорят, что это разрушение классического образования. Да, это разрушение классического образования, но мы не можем однозначно негативно характеризовать то, что появляется вместо него.
Последнее, что, как я вижу, начинает сильно проникать в высшее образование — объективная оценка результатов. Самым священным моментом в деятельности каждого университета был прием экзаменов. Я помню своего замечательного профессора, который приходил на экзамен с термосом и бутербродами, экзамен проходил двенадцать часов, и это было священнодействие. Сегодня мы видим, что растет доля студентов, которые сдают так называемые объективные экзамены, проверяемые часто не людьми или вне университетов. Пока масштабы этого не очень велики, но думаю, что лет через десять мы узнаем, что большинство студентов в мире будут сдавать такие внешние экзамены.
У работодателей видение выпускников тоже меняется?
Знаменитая консалтинговая компания McKinsey теперь не требует диплома, а смотрит только на опыт предыдущей работы. Тут есть лукавство. Хотя когда ко мне на работу устраивается человек, который после вуза должен знать иностранный язык, я его спрашиваю: «Есть ли у вас свидетельство о сдаче объективного внешнего экзамена, TOEFL или IELTS?» Это нормально. Тренд на объективную оценку в значительной степени связан не столько с облегчением жизни преподавателей, чтобы они не сидели на экзамене по двенадцать часов, сколько с желанием работодателей, которые относятся к университетам как к массовому производству, иметь более точные характеристики потенциальных работников.
Изменится ли роль студентов и должна ли она меняться в сторону большей свободы?
Мы иногда путаем активность и свободу. Если посмотреть на физтеховскую традицию, насколько я ее представляю, люди очень много работали сами, очень много занимались. Можно ли сказать, что система была очень свободной? Нет, но они были очень сильно вовлечены. Я бы разделил эти два вопроса.
В условиях массовизации, появления огромного числа студентов, которых реально наука и знания не очень интересуют, задача их вовлечения, организации их самостоятельной работы только усиливается. В этом нет никакого сомнения.
Свобода будет расти в выборе курсов и так далее, но роста свободы прохождения конкретных курсов вряд ли можно ожидать, потому что контроль, в том числе с помощью современных технологий, над регулярностью работы студента будет усиливаться. Будут люди, которые готовы к этому контролю и даже будут рассматривать его в качестве опоры собственной учебной деятельности, а будут те, которые сопротивляются. Роль студента должна быть еще более активной, но это не значит, что у него будет существенно больше прав.
Получается, что университет будущего — большая фабрика по передаче знаний, по научению навыкам?
Нет. Университет будущего — общее название для очень разных институтов. Лет через двадцать хорошо бы проверить, но я бы предсказал, что останется немного небольших университетов для самых талантливых — таких, как Физтех, Принстон. Они мало изменятся. Затем будет довольно много университетов неоднородных, которые работают на очень широком поле, в том числе новых профессий, полидисциплинарных направлений. Часть таких университетов будет очень престижна. Высшая школа экономики — такой университет. Это фабрика, но очень высококачественных продуктов.
Будут крупные teaching-университеты, фабрики массовой профессиональной подготовки, они будут довольно технологизированы. Они играют и будут играть важнейшую роль. В Кремниевой долине большинство сотрудников компаний — не выпускники Стэнфорда, а выпускники Государственного университета Сан-Хосе — типичного крупного инженерного колледжа.
Университет будущего — это очень разные университеты.
1
