Последний гость «Мира»

Каждое новое интервью — это волнение. Интервью с человеком, у которого за плечами пять полетов общей продолжительностью 769 суток (а это пятый результат в мире!), — волнение в квадрате. С Александром Калери мы встретились между майскими праздниками в московском звездном городке. Именно здесь, недалеко от Останкинского парка, живет 40 именитых «космических» семей. Планировали поговорить час, а оказалось, что и трех часов недостаточно, чтобы обсудить Физтех, космонавтику, полеты на Луну и на Марс, фильмы про космос и многое другое.

Когда вы поступали на Физтех, думали, что станете космонавтом?

— Думал.

Если ребенок хочет стать космонавтом, куда он должен пойти?

— Сейчас сложно сказать. Я застал полеты всех космонавтов. Плохо помню Гагарина, Титова уже хорошо помню. В 1961 году мне исполнилось пять лет. С начальной школы интерес проявился, но тогда летали только военные летчики, поэтому казалось, что надо идти в летчики. Я был уже в 6–7 классе, когда «Союзы» пошли и начали летать гражданские космонавты. Алексей Елисеев окончил МВТУ с дипломом инженера-механика, а затем аспирантуру в МФТИ. Валерий Кубасов был выпускником МАИ. И пошли: МВТУ — МАИ. Стало понятно, что из инженеров тоже попадают в космонавты. В «Справочнике для поступающих в вузы», заботливо открытом на нужной странице, я увидел сначала факультет аэрофизики и космических исследований, а потом уже МФТИ. Так все и решилось.

Какие впечатления от учебы на Физтехе остались?

— Впечатления и воспоминания хорошие, хотя было трудно, особенно первые годы. Первые пять семестров самые тяжелые, поэтому чувствовался подвох, когда в шестом семестре вдруг резко спала нагрузка и казалось, что чего-то мы не понимаем. Оказалось, нет. Просто нагрузка перераспределилась: в институте — меньше, на базе — больше.

Я не знаю всех преподавателей сейчас, но у нас, кого ни возьми, все личности. Одно удовольствие было их слушать. Сергей Михайлович Никольский на матанализе — это отдельный случай. Мало того, как он курс читал, но как он отвлекался и житейские всякие истории рассказывал! А Георгий Васильевич Коренев, профессор на кафедре теормеханики? Это человек-эпоха. Он читал нам курс теоретической механики на втором курсе и всегда говорил: «Вы, аэромехи, механики. Механику должны знать лучше всех». Много чего рассказывал интересного. Не зря студенты записывали его лекции, размножали на ротапринте и подшивали. Достать этот материал было практически невозможно.

Сложнее было на Физтехе учиться первые три года или в космонавты готовиться?

— На Физтехе было сложнее. Именно Физтех научил не бояться трудностей и с понимаем и системно подходить к самообучению, к овладению новой информацией и знаниями. Появилась наглость в хорошем смысле — взяться за новую задачу, совершенно новую область, далекую от твоей специальности, и копаться в ней, разбираться.

Вы отвечали за отбор космонавтов. Каковы главные критерии отбора? Каким человеком должен быть космонавт?

— Вопрос очень интересный. Сейчас все больше и больше убеждаюсь, что требования к космонавтам должны немного изменяться в зависимости от программы. История это показала. Полеты первых космонавтов были сложны неизвестностью исхода, риском, малым опытом, а сами по себе полеты были достаточно простыми. Требования там были очень невысокие. Да простят меня ветераны, но я повторяю слова их руководителей тех лет, в частности, Евгения Анатольевича Карпова, который был первым начальником Центра подготовки космонавтов. Врач из Института авиационной и космической медицины, который создавал критерии отбора и участвовал в нем. Первые космонавты, по его мнению, были начинающими летчиками. Все, за исключением двух из двадцати человек, без высшего образования.

Потом задачи усложнялись, и потребовались совершенно другие космонавты. Неслучайно во второй набор среди военных летчиков (и уже начали задумываться об инженерах) отбирали людей только с высшим образованием. Более того, Сергей Королев настоятельно рекомендовал, а Николай Каманин выполнял и заставлял всех космонавтов первого набора поступить в Военно-воздушную академию им. Н. Е. Жуковского. Все окончили ее. Кто-то уже после космических полетов, кто-то совмещал с подготовкой, кто-то до полетов, кто-то вместо них, потому что не все полетели. Дальше пошли инженеры из промышленности, то есть требования все время видоизменялись.

Сейчас освоена работа на низкой околоземной орбите, люди там живут постоянно. Нужно делать следующий шаг. Есть государственные документы, например, «Основные положения Основ государственной политики Российской Федерации в области космической деятельности на период до 2030 года и дальнейшую перспективу». Есть ведомственные документы Роскосмоса, стратегические документы до 2035, 2050 года. Во всех документах говорится, какие задачи ставятся в области пилотируемой космонавтики. Это переход от освоения низкой околоземной орбиты к ее использованию, включая обслуживание космических аппаратов на орбитах — не только низких околоземных, но и просто околоземных. Это уход с низкой околоземной орбиты как на высокие околоземные, так и уход от Земли, межпланетные полеты.

В данный момент на орбиту затруднен доступ: много народу не пошлешь, часто — тоже. Задач много, поэтому космонавту приходится быть универсалом: и швец, и жнец, и на дуде игрец, и еще много чего другого. Естественно, эффективность его работы оставляет желать много лучшего. О выполнении научных исследований можно сказать, что это лаборант со средним техническим образованием. Все делается, в основном, на Земле, все мозги вкладываются в научную аппаратуру и методики выполнения, космонавт там исполнитель. Редко кому удается творчески подойти к этому, и то в отдельных направлениях работы или отдельных экспериментах.

Чтобы повысить эффективность и отдачу в этом направлении, нужны достаточно узкие специалисты, причем те, которые работают в этих областях на Земле, находятся на переднем крае этих направлений. Для этого нужно упрощать доступ на орбиту, снижать медицинские требования. Нужно, чтобы в транспортном обеспечении орбитальных станций появлялись пассажирские места, люди ездили на станцию как на работу, и при этом им не нужно было заниматься управлением этого транспорта. Ведь в командировку на Земле нас везут специалисты: пилоты, водители, машинисты. Мы приезжаем на место и там выполняем свою функцию. Так должно быть и здесь.

При уходе с низкой околоземной орбиты широкого доступа на космическую станцию не будет. Вы не представляете себе, какая поддержка оказывается экипажу с Земли сейчас: постоянная связь, постоянный поток грузовых кораблей. Что нужно — привозят, что надо — посоветуют. У Луны связь будет, правда, не такая обильная и с секундными задержками, но главное, что столько мегабит в секунду не передашь, как сейчас.

Неизбежное повышение автономности от Земли означают появление новых требований к космонавту, который работает в этих условиях. Он должен быть универсалом, но эрудированным, хорошо образованным, умеющим творчески решать возникающие задачи, причем совершенно неизвестные, потому что он пойдет в новую среду обитания. Это очень серьезный вызов, потому что беда нашей цивилизации в том, что молодое поколение фактически отучается от такого вида деятельности. Все можно в Google найти, везде подсказки, а там их не будет. Готово нынешнее поколение к этому? Не уверен пока. Но это требование для работы, это придется делать. Нужны будут такие люди, которых откуда-то надо брать.

Если к Марсу лететь, все будет еще сложнее. Помимо творческого подхода и анализа, автономность будет еще жестче, потому что там задержка уже десятки минут, а иногда и блокирование прохождения сигнала Солнцем до месяца. Аварийная или экстренная ситуация может случиться в любой момент. Если нет связи с Землей, нам развешивать по всей Солнечной системе ретрансляторы?

Сейчас экипаж вместе с наземными специалистами — это  несколько десятков человек, а в марсианской экспедиции их будет от четырех до шести. Все остальное — бортовые вычислительные системы. Они могут серьезно помогать человеку, но эти 4–6 человек должны будут взять на себя фактически все функции Центра управления полетами. За ЦУПом останутся только вопросы стратегического управления — самые общие, — а все оперативно-тактические останутся на борту. Это серьезный вызов, к которому нужно готовиться. Необходимы будут другие космонавты, другие способности и возможности.

Наверное, опять страшно будет становиться космонавтом.

— Это самый человечный путь, остальное далеко от человеческой сущности. Быть придатком машины или чужих мозгов — разве это человечный путь? По-моему, это оскорбительно для человека. Что-то нужно и самому уметь делать. Нам нужны творцы не только для космонавтики, а вообще стране нужны творцы в самом широком смысле.

Как их воспитать, где раздобыть?

— А откуда они брались в 40-е, 60-е годы? Они не с Марса свалились, а пришли из народа. Их сумели такими обучить, воспитать, иначе откуда взялось все то, в чем мы сейчас живем, чем пользуемся? Это сделано руками и головами наших предшественников, а не взялось ниоткуда по взмаху волшебной палочки.

Может быть, сейчас период затишья. Нельзя все время фонтанировать идеями. Тогда была задача отправить человека в космос. Может быть, сейчас нет задачи, сравнимой с той, что стояла перед Королевым.

— Космос — это малая часть. Что делалось в Арктике, в Антарктике в те годы? В России только начинает разворачиваться борьба за Арктику заново, потому что тогда мы прочно стояли там, особенно после войны.

Задачи есть во все времена, просто их нужно осознать и решать. Например, для философии. К сожалению, и когда я учился на Физтехе, отношение к философии и общественным наукам было пренебрежительное. Возможно, так преподавали тогда, но на самом деле выдающегося исследователя не бывает без философского осмысления того, что сделано. Вообще, обобщение достигнутого, осмысление, может быть постановка новых задач и объединение разных направлений, — это очень серьезная работа философов, а не узких специалистов.

Природа едина, это мы на модели ее разбили, и каждый в своем огороде копается, зачастую не зная, что у соседа творится. А мы все вместе копаемся в живой, единой и неделимой природе. Кто осмыслит все это единство? Если с философской точки зрения посмотреть, очень много проявлений единства закономерностей в физике, химии, технических дисциплинах, общественной жизни, в системах управления. Мне очень больно и обидно, что на Физтехе было такое отношение именно к этому направлению. Например, из физтеховских песен это понятно: «Только в физике соль, // Остальное все — ноль, // А филолог и химик — дубина». Только с годами приходит понимание, как же много было потеряно в те золотые годы и как сейчас этого не хватает. Времени уже мало осталось. Вроде и опыт есть жизненный, и знания какие-то, и потребность есть, а уже сил не хватает. Ребята, цените вашу молодость, время!

Поговорим о романтичном. Вы выходили в открытый космос. Можете описать Землю в двух предложениях?

— Даже в одном: матушка Земля. Циолковский говорил: «Земля — колыбель человечества». Я бы сказал, что Земля — мать. Не только от открытого космоса впечатление, а вообще из космических полетов образ пришел. Мы находимся в детском периоде, а Земля наша мать. Как ребенок ведет себя? Что-то случается, что-то угрожает — он прячется за мамкину юбку. Мама защитит, спрячет, поможет. Так и здесь: солнышко вспыхнуло, за Землю в тень зашли — уже легче. Космонавтам рекомендуют на свету держаться в отсеках, где побольше аппаратуры, толщина больше. На теневой стороне можно где хочешь находиться.

Вот проявление образа. К Луне полетим, уже не так будет, а к Марсу — тем более. Оторвемся от матери и будем делать самостоятельные шаги во взрослую жизнь. К разговору, какие качества понадобятся: взрослые. Взрослеть надо во всех смыслах этого слова, а мы детство никак в себе не изживем.

О чем думает космонавт, когда взлетает?

— В разных полетах по-разному. Как правило, чтобы все штатно прошло, отработало как надо, без отклонений. А дальше зависит от порядкового номера полета. В первый раз все новое, любопытное, интересное. Переживаешь первый раз, а повторно уже сравниваешь с другими или думаешь о целевой задаче полета.

Когда в первый раз полетели, о чем думали?

— Мысли перед стартом были о том, чтобы все прошло штатно, чтобы ракета оторвалась от старта и никто не мог бы уже остановить нас. Я для себя выстроил такие образы и аналогии. До первого полета подготовка — период эмбрионального развития: закладываются основные системы организма. Первый старт — рождение специалиста, первый полет — его детство и постепенное взросление, но до взрослого очень далеко. Как правило, он летит с опытным напарником, который для него — наставник, отец, брат, воспитатель. Есть за кого спрятаться и спросить совета. Вот когда ты идешь во второй раз и с тобой напарник-перворазник, завершается взросление. Перед полетом и по ходу полета ты озадачен тем, сможешь ли быть нормальным наставником и щитом для новичка, поэтому это период профессионального становления и взросления окончательного. Если это прошел и все получилось, последующие полеты — уже чисто профессиональная деятельность.

Уже не могу вспомнить. Настроение было самое рабочее, не было ощущения, что предстоит что-то исключительное. Обычная командировка, обычная работа.

Какие страхи есть у тех, кто готовится стать космонавтом?

— У нас был замечательный наставник Сергей Николаевич Анохин. Исключительный летчик-испытатель, Герой Советского Союза, знак «Заслуженный летчик-испытатель СССР» под номером один. Его как-то спросили: «Вы боялись чего-нибудь?» — «Конечно, боялся». — «О чем думали перед особо сложными полетами? Страх был?» — «Страха не было — боязнь была. Думал: „Не осрамиться бы“». По-другому и я не могу ответить: не осрамиться бы.

Мой пятый полет был испытательным. Мы должны были лететь на первом корабле новой серии. Там была глубокая модернизация систем, в первую очередь вычислительной. Совершенно другая архитектура, другие возможности. Могли быть и косяки. Как всегда, сложно шла подготовка. Когда закончили, нам сказали: «Имейте в виду, что мы вам доверяем самое ценное, что у нас есть». Поэтому не осрамиться — это главное опасение, потому что тебе доверили, все ждут результата. Ты просто не имеешь права спасовать и не привезти его или что-то сделать не так. Эта ответственность давит, конечно.

Еще бы в космос полетели?

— Будет работа, будут задачи — можно. Я убедился и других пытаюсь убедить в том, что я космонавт по совместительству. Моя основная работа — в КБ: участие в создании новых изделий. Космические полеты — завершение какого-то этапа наземной работы. Основная работа — здесь. И подготовка экипажей, и обеспечение полетов в большом коллективе. Все остальное — приятное приложение к этому.

Вы летали и на «Мир», и на МКС. Вы последний закрыли люк станции «Мир». Какая станция была ближе, какая нравится больше?

— «Мир» мне ближе.

Вы знали, что будете последним экипажем на «Мире»?

— Нет. Уходя, мы были уверены, что после нас будет один, а то и два экипажа. Нам говорили это уверенно. Мы полностью выполнили поставленную задачу, привели станцию в хорошее состояние. Там была серьезная неполадка, которую обнаружил в полете предыдущий экипаж: разгерметизация станции. Небольшая утечка шла, потеря атмосферы. Нам повезло найти утечку, а ликвидация оказалась очень простой. После этого была достаточно кропотливая работа по подтверждению герметичности всех модулей и отсеков, испытания.

 

 

После нам на месяц продлили экспедицию. Я вдруг понял, что наконец начался ординарный полет, сумасшедший дом кончился, все вошло в нормальную колею. Несколько хороших экспериментов успели сделать.

Когда мы уходили, оставили станцию в приличном состоянии — практически работоспособную за редкими исключениями, но она была обречена уже, потому что прекратилось бюджетное финансирование. Уже все усилия были направлены на МКС. Утром 16 июня 2000 года сели, а 12 июля запустили служебный модуль МКС, через 7–10 дней пристыковали его к ФГБ (функционально-грузовой блок), МКС родилась, можно отправлять экипаж. Стало ясно, что, похоже, все с «Миром». Так и случилось.

Мы оставили хлеб-соль на столе следующему экипажу и письмо, традиция такая с «Салютов» еще. Все это уже оказалось невостребованным. Грустно тогда было, но такова жизнь. «Мир» мне ближе еще и потому, что для меня это первая станция и в ней прошла почти вся моя жизнь. Молодым специалистом я участвовал в некоторых работах по проектированию «Мира», в основном научной аппаратуры. Потом почти всю календарную карьеру космонавта отлетал на «Мире», на МКС был уже следующий этап.

На экскурсии в Звездном городке нам говорили, что все учат русский язык. Не самая простая часть подготовки для зарубежных космонавтов.

— Конечно. Хуже всех японцам — им нужно и английский, и русский учить. И то и другое получается не очень здорово, но результаты неплохие. У японцев с английским трудности, они очень специфически на нем говорят. И по-русски непросто. Японцы так и говорят, что им труднее всех. Европейцы английский хорошо знают, поэтому вынуждены учить только русский.

Китай вот-вот запустит свою станцию. Как вы считаете, стране необходима собственная станция?

— Хотелось бы работать объединенными усилиями, и все говорят, что так нужно. Но при этом нужно соблюдать национальные интересы. Россия обречена быть великой державой либо не быть никакой. Соответственно этому надо выстраивать свое поведение, в том числе и в космических исследованиях. Поэтому сотрудничество — да, готовы, с удовольствием примем, но, извините, ключевые моменты у нас должны быть свои. Иначе, учитывая такую обстановку в мире и такое к нам отношение, если мы не будем обладать ключевыми элементами космических программ, то можем оказаться на обочине.

Что толку, если мы для лунной станции сделаем модуль, но у нас не будет своего средства доставки? Сегодня нас видят в кораблях, завтра не увидят, и кому будет нужен наш модуль? Скажут: «Спасибо, ребята, вы сделали great job, но больше мы в ваших услугах не нуждаемся, дальше уж как-то сами». И мы окажемся у разбитого корыта. Дружба дружбой, а транспортные операции должны быть свои, иначе можно лишиться всего.

Какая у вас профессиональная или жизненная мечта?

— Увидеть работу человека на другом космическом объекте, но не на Луне. Марс ли это, спутник в системе Юпитера, не имеет большого значения.

В советское время Венере уделялось внимание.

— В планах Марс и Венера стояли на равных, просто не знали, какие условия на Венере. Когда узнали, поняли, что пока туда летать не надо. Первый аппарат межпланетный, кроме Луны, был отправлен именно к Венере, потом к Марсу, и во всех документах шло: «Венера, Марс, Луна».

Чрезвычайно интересны Луна и вообще другие миры, потому что я уверен, что это поможет нам лучше понять место человека в Солнечной системе, по крайней мере, — а может быть, и во Вселенной. Предназначение его и смысл жизни, свое прошлое. Целый комплекс вопросов.

В свое время еще Хрущеву вложили такую мысль, которую он произнес, что социализм является наилучшей стартовой площадкой для космических исследований. Мы потом потешались, как такое можно было сказать. По прошествии десятилетий я думаю, что это была очень точная фраза. У меня впечатление, что, произнося ее, Хрущев сам не понял всей глубины смысла.

Космические полеты — это средство удовлетворения не столько материальных потребностей человечества, сколько культурных и духовных. Основной закон капитализма — получение максимальной прибыли в предпринимательской деятельности. Как формулировался основной закон социализма? Над этим тоже на Физтехе в курсе общественных наук посмеивались и всерьез не воспринимали, а на самом деле это очень глубокая мысль: «Все более полное удовлетворение возрастающих материальных и культурных потребностей советского человека на основе высшей организации труда». Материальное — для того, чтобы просто достойно жить, а главное было в культурных потребностях, поэтому, конечно, социализм — лучшая стартовая площадка для космических полетов, потому что это в первую очередь культурные потребности человека, а не материальные.

Были интересные ситуации, когда вы выходили в космос, были на станции?

— Смотря что вызывает интерес. Нештатные ситуации разве интересны?

Потом о них снимают фильмы. Например, «Салют-7».

— Мне не очень нравится это, потому что что-то есть нездоровое, на мой взгляд, в том, чтобы не замечать обыденной, но тем не менее героической работы. Я имею в виду не именно космонавтику, а, скажем, шахтеров, кто у станка стоит.

Про «Салют-7» не хочу говорить. Я маленький участник этих событий, в то время был уже кандидатом в космонавты у нас на фирме. Работал, в том числе, в Центре управления во время этого полета. В фильме унизительно то, что совершенно не показаны роль и место Земли в этой работе, а она была определяющей, можно сказать. На борту были золотые руки, инициативные и светлые головы, но основной мозг был на Земле. В кино это группа истериков, которые ничего толкового сказать не могут, а просто переживают и ничем полезным экипажу не помогают. Только стульями кидаются в стеклянные стенки и кричат друг на друга. Это абсолютно не соответствует действительности.

Знали бы вы, какая фантастическая работа была на Земле! Мы лет 15–20 так не работали, и я не помню, чтобы после так работали. В фильме этого совершенно нет.

Позорный случай с кувалдой, недостойный нашего кинематографа. Забудется все остальное, а кувалда — это образ, вбитый гвоздями в мозги зрителей, потому что русские и Россия могут только кувалдой. А это совсем не так.

Какой фильм про космос вам понравился, какой посоветуете?

— Я считаю лучшим фильмом на эту тему «Укрощение огня». Начало 70-х годов, собирательный образ ракетчиков. Страсти, которые кипели, когда все это создавалось. Это не исторический фильм, это видение того времени авторами и консультантами фильма. Есть элементы выдумки, фантазии, но при этом дух передан изумительно. Бесподобная музыка Андрея Петрова, операторская работа хорошая, консультанты прекрасные. Одним из них был Алексей Михайлович Исаев, главный конструктор двигательных установок. Мне кажется, что это самый лучший фильм на эту тему, сделанный с душой.

Какая книга повлияла на ваше становление?

— Книг очень много было, но я до сих пор периодически перечитываю «За миллиард лет до конца света» Стругацких. Она мне очень понравилась, многие моменты помню близко к тексту. Иногда я бросаю все и читаю ее.

Что вы пожелаете нынешнему поколению физтехов?

— Найти себя. Для этого нужно понять, кто ты, зачем ты, свое предназначение. Найти себя и реализовать. Главное — не изменить себе. Хотелось бы, чтобы помнили, что большие дела в одиночку, как правило, не делаются. Сейчас не время одиночек, поэтому важно уметь жить и работать в больших коллективах и ценить дружбу, добрые отношения, команду, коллектив. Видеть не себя в коллективе, а коллектив в себе. Самое главное — решить какую-то задачу, добиться чего-то. Лично для меня неважно, сделаю это я или кто-то другой с моей помощью, моим участием. Главное — что это будет сделано, я ли помогу кому-то, другой поможет мне или все вместе поможем еще кому-то. Но если это будет сделано, значит, всем будет хорошо. Эта мысль помогает жить. Станиславский говорил: «Умейте любить искусство в себе, а не себя в искусстве». То же можно сказать и про другие отрасли.

Интервью опубликовано в №2 (1952), 2018.