Как климатические изменения влияют на животный мир, насколько сильно в этом процессе замешан человек и что в наших силах сделать для сохранения земной фауны, пока мы всей толпой не улетели колонизировать Марс? Обо всем этом мы поговорили с натуралистом и автором программы «Все как у зверей» Евгенией Тимоновой.
Перемен требуют наши сердца
Влияние климата на животный мир происходит на протяжении всего времени существования земной жизни. Изменение условий вызывает адаптацию к ним, то есть эволюцию. Нынешнее влияние антропогенного фактора на среду не может доминировать по своей интенсивности — действительно, выбросы нескольких вулканических извержений влияют на воздух сильнее, чем все потуги человечества его испортить. Тем не менее, наше методичное вмешательство в естественные процессы накапливается и ускоряет текущие изменения.
— Мы не остановим эволюцию, не прекратим жизнь на Земле, наши усилия не приведут к повсеместному вымиранию. Уже миновали пять массовых вымираний животных, связанных с различными глобальными катаклизмами, случавшимися на Земле. Хотя сейчас и идет шестое вымирание, причиной которого по некоторым теориям стали люди, жизнь определенно на нем не закончится.
Одни животные вымирают, другие — приспосабливаются. Белые медведи скрещиваются с бурыми на границе их ареалов. Впрочем, у гибридных особей раньше не было никакого будущего, поскольку они не нравились своим чистокровным братьям. Зоологи очень возмущались по этому поводу, дескать, «бурые медведи испортят нам всех белых». А теперь уже есть мнение, что, может быть, это очень неплохая история: добавление признаков бурого медведя позволит белому легче адаптироваться к новым, более высокотемпературным условиям.
— С одной стороны, мы, конечно, можем посыпать голову пеплом по поводу того, что мы угробили коралловые рифы. С другой, большую часть работы за нас выполнил Эль-Ниньо (осцилляция температуры поверхностного слоя воды в экваториальной части Тихого океана), который случился около Южной Америки, что привело к резкому повышению температуры в Тихоокеанском бассейне как раз в районе Юго-Восточной Азии, где и находится большая часть рифов. Кораллам, чтобы свариться, достаточно повышения температуры всего на 2 градуса. Что и произошло. А у берегов Южной Америки Эль-Ниньо привел к тому, что нарушился подъем с морского дна холодных слоев воды, и из-за этого практически вымерли пингвины Гумбольдта, которые жили до этого на чилийском побережье, питаясь поднимающейся со дна рыбой, и горя не знали. А тут — раз! — и рыба перестала подниматься. Пингвины тоже оказались в очень угрожающей ситуации. Поэтому, мы, конечно, постарались, но Эль-Ниньо постарался больше.
С другой стороны, когда ситуация с Аральским морем развивалась уже по катастрофическому сценарию и соленость повышалась так быстро, что постепенно сложные позвоночные ушли на покой, двустворчатые моллюски в этой среде стали очень стремительно эволюционировать. Чем быстрее меняется окружающая среда, тем быстрее идет эволюция и тем более интересный результат она дает. Возможно, даже с коралловыми рифами не все потеряно, поскольку появляются водоросли-симбионты, которые могут сосуществовать с кораллами даже в стрессогенных новых условиях. Не исключено, что сегодня зарождается новый формат рифов, который довольно быстро сменит тот, что мы сейчас теряем.
(Не)Антиприрода
«Беспокоясь о состоянии биосферы и о влиянии антропогенного фактора, важно соблюдать баланс, не впадать в отчаяние и алармизм», — считает Евгения. Конечно, изменения, которые мы вносим в биосферу, глобальны. Когда летишь над Европой, видно огромные территории, покрытые полями, — и все это дегенерировавшие ландшафты, территории с минимальным биоразнообразием. А нетронутых первичных лесов и биоценозов остается очень мало, и их будет только меньше.
— То, что наступает какая-то новая формация ландшафтов — это не антиприрода. Это теперь такая природа. Люди, с одной стороны, всячески способствуют шестому вымиранию. Количество видов сокращается очень быстро. С другой стороны, появляются новые экологические зоны, которые, соответственно, предполагают появление новых игроков на этой территории. Другое дело, что новые игроки не всегда успевают так быстро появляться, и поэтому сейчас кто — человеческий фактор или природный — кого обгонит, пока что непонятно. Но, конечно, природа в итоге возьмет свое. Да, формации меняются, и они вполне могут смениться не в нашу пользу, об этом надо помнить. Планету мы не угробим, а вот себя совершенно запросто можем.
Очень большая проблема, может быть, не вполне очевидная на первый взгляд — это сегментирование природных зон, ареалов обитания животных. Например, если взять один Лосиный остров, разрезать на много-много маленьких скверов и раскидать везде по Москве, это даже близко не будет заменять ценности единого Лосиного острова как большого зеленого пятна. Животным для нормальной жизни нужна достаточно большая территория. Да, это может быть набор маленьких участков, но тогда они должны быть связаны какими-то проницаемыми для животных мостиками, чтобы для них это являлось своего рода «многокомнатной квартирой». Будучи запертыми в одной «комнате», они не могут размножаться, не могут расселяться.
В целом же, когда вы убираете зеленые насаждения, ландшафт превращается в степной, пустынный. Температура в городах поднимается не столько из-за каких-то выбросов, сколько из-за изменения отражающей способности поверхности. Когда заходишь в лес, чувствуется, что становится прохладнее, и это не иллюзия. Леса действительно экранируют солнечное излучение и не позволяют поверхности нагреваться, поглощают свет, пуская его в дело. В городской среде, при меньшем биоразнообразии деревья — даже в виде парков или бульваров — все равно работают.
— Меня радует, что на обозреваемых мною регионах — в Индии и в Юго-Восточной Азии — пластика за последние лет пять стало ощутимо меньше. Там перестали паковать мусор в пакеты, которые население, привыкшее к банановым листам, бросает себе под ноги. Пять лет назад, когда мы только запускали передачу, у меня было такое хождение в индийский народ: двое с половиной суток в общем вагоне проехала от Дели до Южной Индии. Была, честно говоря, в ужасе от того, как этот народ живет и как он замусорил все железнодорожное полотно. Ты просто двое с половиной суток едешь посреди мусорки. Вдали изумрудные склоны, фруктовые сады, но сто метров в сторону от путей — просто сплошной мусор. Это было ужасно! Пляжи индонезийских островов, притом таких густонаселенных, как Бали, тоже были изрядно завалены мусором. А сейчас приезжаешь туда — мусора уже меньше. Валяется три фантика, которые можно подобрать и унести.
Там, где нас нет
Для сохранения природы во всем мире очень эффективны заповедники и заказники. Когда животных меньше беспокоят — строительством, вырубкой лесов, охотой — фауна очень быстро приходит в свое первоначальное состояние, восстанавливает численность. Лучшее, что может сделать человек для природы — это исчезнуть на какое-то время. Об этом нам говорит история с зоной отчуждения вокруг Чернобыльской АЭС, которая сейчас является территорией пусть и не сохранившихся, но максимально восстановившихся, самых великолепных среднеевропейских лесов. Таких нет уже больше нигде, потому что Европу давно всю вспахали.
— Я очень люблю Коста-Рику как удивительный пример аграрной страны, где нет никаких полезных ископаемых, которая долго жила бананами, какао и кофе. Двадцать лет назад на государственном уровне она объявила курс на экологичность и развитие экотуризма. Там поставили целью стать меккой экотуризма мирового масштаба, пользуясь тем, что территория маленькая, но ландшафт очень разнообразный. Запретили всю охоту, перестали возделывать какую-то часть плантаций. Все это мгновенно заросло вторичным дождевым лесом. Животные очень быстро привыкают к тому, что человек не является для них источником угрозы. Поскольку Коста-Рика запретила всю охоту и начала носиться со своей фауной как с новым источником бюджета, звери очень быстро расслабились и теперь буквально падают тебе на голову.
За эти 20 лет костариканцы бросили возиться с бананами и увеличили свой государственный доход в разы. Они стали жить настолько лучше, что в 2013-м году вышли на 1 место в мире по «индексу счастья». Это очень хороший пример того, как люди поверили, что живые звери и нетронутая природа могут дать больше денег, чем звери съеденные и природа распаханная.
Дикое золото
Экотуризм, удовлетворение человеческой потребности находиться внутри природы, наблюдать животных — это и будет новым «золотом». Наступает постиндустриальная эпоха, эпоха посттруда, поэтому удовлетворение эстетических потребностей для нас становится все важнее и важнее. По словам Евгении, в России в последние 15–20 лет существует неплохая динамика с заповедниками и заказниками.
— Дружественные мне люди, работающие в заповедниках, говорят, что им никогда не работалось так хорошо, никогда не выделяли столько денег, как сейчас. И численность животных тоже поползла вверх. Многие виды, которые совсем плохо себя чувствовали, как-то воспряли и размножились. С точки зрения туризма у нас, конечно, не Африка, где ты просто выходишь в саванну на территории нацпарка — и кругом лежат звери, а ты смотришь на них из машины. Никто не разбегается, потому что за десятки лет существования нацпарков все привыкли, что люди безопасны. И они, совершенно не стесняясь, живут своей животной жизнью прямо у тебя перед носом. У нас огромные неосвоенные территории, и все это сложнее увидеть. Камчатка офигенная совершенно, но инфраструктуры, по сравнению с африканскими сафари на непристойно комфортных джипах, практически нет. Африка — это сейчас такой уже немножко пенсионерский стандарт, там очень комфортно.
Сегодня людям становится интереснее покорение каких-нибудь отдаленных территорий. Начинают открывать для иностранцев плато Путорана. На Чукотку стали заходить круизы с австралийцами и американцами. Поэтому определенная дикость нашей страны и отсутствие толковой инфраструктуры экотуризма, на удивление, могут оказаться дополнительным ресурсом для его развития.
Детки в клетке
Еще один способ сохранения видового разнообразия — создание зоопарков. Но содержать животных в комфортной неволе не всем удается. Всегда надежный маркер хорошего зоопарка — это сильная научная база. Если там ведутся какие-то актуальные исследования, если там работают настоящие зоологи, то, вероятней всего, животным там как минимум неплохо. Когда зоопарк вовлечен в международное сотрудничество — можно говорить, что он делает вклад в то, для чего зоопарки существуют и неизбежны в ближайшее время, — это сохранение резервного генетического пула животных, чью среду обитания мы сокращаем. А таких видов будет все больше, и пока мы не придумаем какой-нибудь способ восстановления их естественной среды обитания, нет альтернативы зоопаркам. Звери будут жить в наших домах, потому что их дом мы испортили.
Есть какое-то ощущение от зоопарка: ты заходишь и понимаешь, хорошо его обитателям или нет. В Московском зоопарке, например, многие вольеры устроены именно для комфорта животного, а не посетителей — вот вольер с кустарниковой собакой, в котором эту самую собаку очень сложно разглядеть, потому что она скрытная, она не любит находиться на открытых местах. Ее вольер загородили плетнями, прутьями, древесными конструкциями. И ей там совершенно замечательно.
— То, что ее не видит уважаемая публика — это проблема уважаемой публики. Есть маленький кусочек, с которого ее видно. Вот, пожалуйста, стойте там и смотрите на кустарниковую собаку. Это очень правильная расстановка приоритетов, и она как-то сразу настраивает на мысли, что это нормальный зоопарк, и все у него будет хорошо.
Сменились приоритеты в плане содержания зверей. Если раньше главная сложность была — как животное покормить, чем полечить, сколько ему квадратных метров выделить, то сейчас одна из главных задач, которые решают зоопарки, — это обогащение среды содержания животных. То есть мы научились содержать их в неволе настолько хорошо, что звериная жизнь стала невыносимо проста и легка. У животных нет задач, которые им приходится ежедневно решать в природе, и они начинают скучать. Поэтому зоопарк начинает искусственно усложнять им жизнь. То есть не просто насыпать еду, а насыпать в такую систему лабиринтов, что устанешь, пока ее оттуда добудешь — это уже совсем другое дело. Для зверей это профилактика психических расстройств.
— Депрессоподобные состоянии у интеллектуально развитых животных в зоопарках возникают только так. Однотипные движения, когда они ходят из угла в угол, — это очень плохой симптом. Когда их отвлекают чем-то, то их жизнь наполняется смыслом, решением проблем, радостями от маленьких побед. Когда приходишь в зоопарк и видишь, что клетки завалены какими-то нелепыми вещами — покрышками, дорожными конусами, странными конструкциями, — это значит, что зоопарк находится на уровне решения задач такого высокого порядка: как сделать жизнь животных не только долгой, но и интересной.
Книжная полка
Тем, кого охваченные в тексте темы задели за живое, Евгения подобрала немного внеурочного чтения:
- «Шестое вымирание. Неестественная история», Элизабет Колберт
- «Поверьте Кассандре. Как быть оптимистом в пессимистичном мире», Алан Аткиссон
- «Как устойчивое развитие может изменить мир», Алан Аткиссон
- «Мифы и заблуждения в экологии», К. С. Лосев
- «Пределы роста: 30 лет спустя», Д. Х. Медоуз, Д. Л. Медоуз, Й. Рандерс
- «Перед главным вызовом цивилизации. Взгляд из России», В. И. Данилов-Данильян, К. С. Лосев, И. Е. Рейф