Из ученых — в эксперты

Пандемия перевернула с ног на голову положение ученых в медиа и общественном пространстве. В «мирное время» ученым нужно было прилагать особые усилия, чтобы пробиться к публике, и даже главным публичным глашатаем научной точки зрения на изменение климата оказалась школьница. Коронавирус сделал для ученых то, с чем не могли справиться научные коммуникаторы: они мгновенно стали сверхвостребованными в СМИ и во власти. Однако конкретная реализация этой экспертной роли ученых зависела от политической культуры и зрелости научной системы в каждой конкретной стране.

 

Немного теории

Науковедение различает научное знание как таковое и научную экспертизу. Производство научного знания предполагает выстраивание общей системы мира, установление в ней причинно-следственных связей. Ученый в процессе ведения исследования стремится получить наиболее точные и объективные результаты. Научные концепции и теории стремятся к обобщению, абстрагируясь от конкретных ситуаций, наблюдений и экспериментов и изучая конкретное явление в максимально очищенной от влияния среды «пробирке». Научное знание стремится к абсолютности и по сути своей научный процесс не ограничен во времени, главная цель — устранить неопределенность, а главная ценность — получить чистое знание, этически нейтральное и максимально свободное от личных предпочтений.

Не таковы условия жизни общественных экспертов — а именно в эту ипостась перемещается «кабинетный ученый», выходя «в народ». Экспертиза требует совсем другого подхода: анализа и решения практических проблем в конкретной ситуации. «Факты являются неопределенными, ценности — спорными, а решения — безотлагательными», — эта фраза из учебника по научной коммуникации как будто специально описывает пандемию коронавируса. Особенно тяжело приходится ученым с неопределнностью: времени на ее устранение методами науки нет, а коммуницировать неопределенность что правительству, что людям особенно трудно. И хотя многие серьезные эксперты минувшей весной вполне обоснованно отвечали на вопросы журналистов «сейчас наука этого не знает», не всегда этот ответ воспринимается как адекватный и ответственный — возможно, журналист сочтет, что с ним разговаривает «плохой эксперт». Хотя такой ответ как раз дают самые честные и компетентные люди: описать границы возможностей научного метода сейчас не менее важно, чем указать на то, что достигнуто.

Науковеды различают три модели реализации экспертной функции науки. Технократическая модель предполагает прямое взаимодействие науки и лиц, принимающих решения, не вовлекающее общество. Сначала правительства «назначают» ученых, которым доверяют, а затем следуют их рекомендациям без общественных консультаций и демократических процессов. Ученых получает власть, но теряет возможность независимого от политики голоса, в случае если политиков убедить не удалось. Нормативная модель, напротив, предполагает снятие с ученых ответственности за принятие политических решений и передачу ее правительству, которое должно обеспечить и общественные консультации, и консенсус. В таком случае ученые сначала уточняют задачу с учетом своей экспертизы, затем предлагают варианты решений, а также определяют и оценивают последствия каждого из них. Выбор варианта — за политиками. Прагматическая модель является смешанной, когда функции и науки, и политики взаимодействуют друг с другом.

 

По старинке

Технократическая модель — атрибут недемократических обществ (вспомним первомайские демонстрации после аварии на Чернобыльской АЭС). После падения СССР этот флаг предсказуемо подхватил Китай. В самом начале эпидемии мир узнал имя китайского врача Ли Вэньляня — к сожалению, посмертно. Еще 30 декабря 2019 года он написал в WeChat коллегам по центральной больнице Уханя о возможной эпидемии. Это был первый голос ответственной общественной экспертизы — но он не вписался в планы китайского правительства, которое избрало экспертов, придерживающихся версии о заражении от животных на уханьском рынке. Ли получал угрозы за «ложные заявления и распространение панических настроений», больных он продолжал принимать, но 10 января заболел сам. Уже 14 января ВОЗ признало, что новый вирус передается от человека человеку, а 7 февраля 2020 года Ли Вэньлян умер. Теперь уже вряд ли имеет какое-то значение, скрывал ли Китай эпидемию намеренно, или это оказались издержки следования мнению избранных, удобных режиму экспертов. До закрытия Уханя на карантин его успели покинуть 3 млн человек, и в мире началась пандемия.

По учебнику коммуникации

Чистым образцом нормативной модели оказалась Германия. Роли политиков и экспертов были четко разделены: канцлер Ангела Меркель объясняла решения и коммуницировала риски, профессор Кристиан Дростен, руководитель отделения вирусологии берлинской университетской клиники Шарите, излагал факты и объяснял принципы взаимодействия науки и политики. Одной из основных площадок Дростена стал подкаст научных журналистов общественного канала NDR. 

Кистиан Дростен, руководитель отделения вирусологии берлинской университетской клиники Шарите:

— <…> решения принимает не наука, а политика. Ведь наука только производит данные и может сказать, насколько велика уверенность в этих данных, а также может сказать, где уверенность заканчивается, но не более того. Еще наука может попытаться объяснить свои заключения широкой, открытой и заинтересованной части населения. <…> Есть то, что наука не может и не должна делать: у науки нет демократического мандата. Ученый — не политик, он не был избран и не должен уходить в отставку. Ни один ученый не скажет, что то или иное политическое решение было правильным, другое было неправильным, а вот это политическое решение надо принять следующим.

Дростен излагает основы нормативного подхода к экспертизе — в этом случае ученые разрабатывают варианты решения проблемы, а также определяют и оценивают последствия того или иного варианта. Само принятие решения — за политиками. Плюс этого подхода в том, что он позволяет научной экспертизе быть максимально объективной. Ученые несут ответственность за достоверность предоставленных данных, но не за принятие государственного решения. Эта система также предполагает значительную степень академических свобод для ученых: в Германии, как и в большинстве стран с развитой наукой, ядро ученых — профессора — находятся на постоянных пожизненных контрактах, и их нельзя разорвать по политическим причинам.

Чтобы эта система работала, ученый должен быть достаточно независим от политиков, чтоб они не смогли надавить на него с целью получить нужный им ответ. В Германии академическая свобода профессуры обеспечена тем, что профессора имеют статус государственных служащих на пожизненных контрактах, и непредвзятость экспертных оценок — служебная обязанность обладателя такого контракта. 

В США взаимодействие науки и правительства в рамках нормативной модели не задалось — ее правилам отказался следовать президент страны Дональд Трамп. Формально правила соблюдаются: одним из центральных ньюсмейкеров эпидемии стал директор Национального института изучения аллергических и инфекционных заболеваний Энтони Фаучи, он выступает на правительственных пресс-конференциях и брифингах. Однако Трамп и до эпидемии находился с учеными в конфронтации, и эта конфронтация продолжилась. В результате в выступлениях Трампа нет никакой научной логики, и он постоянно противоречит тому, что говорят эксперты вообще и эксперт рядом с ним. В результате политические решения не останавливают научный процесс, как это могло бы произойти в странах, следующих технократической модели, но существенно замедляют его внедрение на благо людей.

 

Политическая фигура

Самый известный ученый швед (после Альфреда Нобеля) теперь эпидемиолог Андерс Тегнелл. Пользуясь большим доверием правительства, он значительно вышел из только лишь экспертной роли, открыто пикируясь с соседней Норвегией и со всем миром вообще. Тегнелл не только отстаивал шведский подход без введения карантина, но и критиковал другие страны. Итоги полугода эпидемии для Швеции — опустошающие в сравнении с другими скандинавскими странами, рейтинг правительства падает, а сам Тегнелл стал объектом самого пристального внимания прессы и расследователей. Недавно была опубликована его переписка с предшественником на посту главного эпидемиолога страны Йоханом Гизеке. Из писем выяснилось, что, во-первых, Гизеке продолжал сохранять большое влияние на политику и на Тегнелла. А во-вторых, суждения Гизеке, к которым прислушивался Тегнелл, оказались радикальными и безосновательными. Гизеке считал, что за два месяца в Швеции коронавирусом заболеют все, и эпидемия закончится сама по себе после пика в апреле (ценой такого сценария пренебрегают). Совпадение это или нет, но именно в конце мая Швеция de facto сильно изменила подход к борьбе с эпидемией, сильно расширив охват тестированием и обеспечив изоляцию всех обнаруженных случаев. Тегнелл, однако, не признал ошибочности изначальной стратегии и продолжил говорить о «шведском подходе» как об отличном от других стран и постоянном.

В схожей ситуации оказался мексиканец Уго Лопес-Гателл, замглавы ведомства по предотвращению заболеваний и обеспечению здоровья. Он был так популярен в весенние месяцы эпидемии, что газеты называли его «царем коронавируса». Лопес-Гателл хорошо выглядел и выступал, выглядел компетентным и уверенным. Сейчас, говорит The New York Times, он подобен гаснущей в утренние часы звезде: мексиканское правительство не обеспечило ни должного тестирования, ни достаточно длительного карантина, а также сквозь пальцы смотрело на нарушение дистанцирования во время проправительственных митингов. Лопес-Гателл, в отличие от Фаучи, не нашел в себе сил ни возвысить голос против необоснованных решений правительства, ни признать своих собственных ошибок. В общественной экспертизе ставки и риски высоки, и не привыкший к такой роли ученый может потерять репутацию еще до того, как осознает ситуацию.

Постмодерн

Самый неожиданный подход к взаимодействию политики и экспертизы был реализован в Сиэттле. Этот город одним из первых в США столкнулся с эпидемией и необходимостью вводить карантин. Эта практика не была еще общепринятой в мире, ее не рассматривало федеральное правительство, и решение выглядело очень радикальным. При этом власти города хорошо понимали политическую ситуацию: как и везде в США, общество значительно расколото, поэтому сказанное политиком-демократом будет автоматически принято в штыки жителями-республиканцами, и наоборот. Представители городских властей обеих партий пришли к сложному и до сих пор по большей части недоступному никому в мире консенсусу: тему коронавируса необходимо деполитизировать. Решения принимались совместно, но на пресс-конференциях и выступлениях для широкой публики политики отходили в сторону и давали слово ученым, которые сами объясняли ситуацию и необходимость тех или иных административных решений. Парадоксальным образом, демократическая система как бы обратилась к технократической модели, когда слова ученых принимаются как руководство к действию. Однако при ближайшем рассмотрении это не совсем так. В данном случае наука рассматривается не только и не столько как источник фактов, сколько как система ценностей. Ученые работают для всего общества, ученые не переходят на личности, ученые не руководствуются в работе личными религиозными или политическими взглядами, ученые честны и критичны. И эта система ценностей становится источником доверия в эпоху, когда доверие к политикам пошатнулось. 

Британские философы науки Гарри Коллинз и Роберт Эванс в своей книге «Why democracies need science» рассматривают науку именно в таком, ценностном контексте. Поэтому, возможно, будущая роль научного сообщества и в этом тоже — являться образцом профессиональной этики. В конечном итоге и в этом принципе не так много нового: успешное внедрение научных результатов в практике зависит от того, насколько обычные люди доверяют науке. Фундаментальная или военная наука еще может делаться в отрыве от общественной поддержки, но внедрять ГМО или беспилотные автомобили можно только если люди верят, что создатели этих инноваций работают честно и в интересах человечества.