24 февраля 90 лет исполнилось Вадиму Константиновичу Конюхову, одному из первых выпускников факультета радиофизики МФТИ. Вадим Константинович был учеником нобелевского лауреата Александра Михайловича Прохорова, вместе с которым в 70-е годы изобрел газодинамический лазер рекордно высокой мощности, а позже разработал собственную теорию и методы разделения орто- и пара-воды. В настоящее время Вадим Константинович — главный научный сотрудник Института общей физики им. А. М. Прохорова РАН и занимается теоретическим и экспериментальным изучением особенностей движения молекул воды, обусловленных их симметрией. Накануне ученый рассказал нашей редакции, почему получал плохие оценки на Физтехе, какими ему запомнились Лев Ландау и Пётр Капица и тяжело ли было работать под руководством нобелевского лауреата.
Какой вы запомнили свою учебу на Физтехе?
До Физтеха из Москвы мы добирались на поезде, который ходил рано утром с Савеловского вокзала. Тогда никаких электричек не было, а были поезда на паровозной тяге с плацкартными холодными и темными вагонами. Поэтому мы носили с собой аккумуляторные батарейки с маленькой лампочкой накаливания для того, чтобы в поезде можно было почитать.
Сам Физтех представлял собой один громадный корпус посреди ровного поля. Единственный накатанный путь был для начальства, которое приезжало из Москвы на автомобиле. В здании было холодно, приходилось сидеть в верхней одежде. Мы учились с утра и до самого вечера — две пары лекций, перерыв, затем начинались семинарские занятия.
Также у нас были необычные для физиков предметы, например, сопротивление материалов, которое является центральным в технических вузах. Оказывается, что руководитель читал лекции по собственной теории прочности, а я все теории изучал по книгам. И каждый раз на зачете он упрекал меня, что я не могу ничего объяснить согласно его теории. И здесь прояснился фундаментальный факт: школьники совершенно не подготовлены к новому стилю обучения. Потому что как только я начинал слушать лектора, первый незнакомый мне посыл или фраза заставляли задуматься, и я отключался от всего остального. Лекция могла продолжаться, а я существовал уже сам по себе. Помню, как математик, глядя на мои хорошие оценки при поступлении, пробовал меня вытянуть на четверку, но я не слушал его лекции, потому что не мог за ним ничего записать.
Физтех меня научил учиться каждый день непрерывно, все время. Можно сказать, что свои опыт и знания я приобрел самостоятельно, с помощью чтения книг, статей и рассуждений.
Каким вы запомнили Петра Капицу?
Пётр Леонидович нам читал курс экспериментальной физики в большом лекционном зале МГУ. Так как он долгое время жил в Англии и работал у Резерфорда, то имел совершенно другое восприятие не только физики, но и того, как надо читать лекции. Для иллюстрации он обычно приносил тома Большой английской энциклопедии и, если хотел рассказать что-то подробнее, находил при нас нужное место и переводил его на русский язык.
Евгений Лившиц читал нам курс термодинамики так, как сам привык его понимать, без всякой скидки на состав слушающей его аудитории. Мы же не понимали ничего. 8 мая у нас был экзамен, его принимали Женя и Дау. И, естественно, почти никто не сдал. После Женя сказал: «Слушай, Дау, я день радио отметил: группу радиофизиков провалил».
Ландау, кстати, тоже прочитал нам две лекции, они были посвящены классической механике. В первых рядах сидели сотрудники Института физических проблем. А мы, второкурсники, были на самых задних партах. Из этих лекций я ничего не понял и ничего не запомнил, хотя классическую механику я знаю, сам выучил. А те, кто его слушал, говорили: «Дау очень хорошо изложил механику, примерно половину общего курса он сумел вместить в две лекции». Вот так нас учили.
Как вы думаете, как именно изменился уровень технического образования с того момента, как вы учились на Физтехе, если сравнивать с нынешним?
Это показывает очень хороший тест, которые делали многие мои приятели, занимающиеся преподаванием, — только что набранным студентам они давали такие же задачи, что и три-четыре года назад. Выяснилось, что если раньше решалось три четверти от общего объема предложенных задач, то потом количество решенных сокращались до единиц. Получается, подготовка к высшему учебному заведению раз за разом, по отзывам моих приятелей, становилась все хуже.
Вадим Константинович с заведующим Лабораторией лазерной диагностики Института общей физики им А.М. Прохорова РАН Евгением Степановым
Вы окончили университет вместе с Николаем Васильевичем Карловым, Виктором Георгиевичем Веселаго и Фёдором Васильевичем Бункиным. После окончания Физтеха у всех вас научная деятельность была связана с Александром Михайловичем Прохоровым. Как вы к нему попали?
На последних курсах у нас было 3 институтских дня, то есть 3 дня, когда мы были обязаны бывать в ФИАНе. Первое мое впечатление об этом институте было связано с библиотекой. Представьте себе большой, теплый, хорошо освещенный зал. Стоит круглый стол, где выложены журналы на русском, английском, немецком и французском языках. Ты подходил, брал этот журнал и мог посмотреть, что там написано!
Потом начались лабораторные занятия. Тогда Александр Михайлович Прохоров и забрал нас всех к себе. Вы знаете, какое первое задание мы получили? Каждый из нас должен был сделать стабилизированный источник питания. Потому что никаких продажных приборов, в том числе и обычных источников питания, в то время не было. Причем мы должны были с самого начала намотать силовой трансформатор со всеми выводами, которые требуются, и собрать ламповую схему. И потом уже, когда появлялся источник питания, мы могли делать что-то другое.
В 1966 году вместе с Александром Михайловичем вы опубликовали принцип работы газодинамического лазера, а в 76-м уже существовали промышленные установки с большой мощностью непрерывного излучения. Таким образом вы заявили о себе научной общественности. Как изменилась ваша профессиональная деятельность после этого события?
За газодинамический лазер я получил две квартиры и докторскую степень. Но неудобство состояло в том, что все, кто работал над реализацией изобретения, принадлежали к закрытым учреждениям. Их нельзя было называть, их нельзя было цитировать. Доходило до совершенной глупости. Время от времени в их комнату мог войти сотрудник первого отдела и скомандовать: «Встать из-за стола!». Затем он обыскивал ящики, смотрел, какие книги кто читал…это я не говорю уже о том, как они обращались с секретными документами. Такая нагрузка волей-неволей ложилась на плечи тех, кто занимался, в том числе, газодинамическим лазером, потому что он имел военное применение. В то время все подобные проекты были закрытыми — я не мог публиковаться, не мог выезжать за рубеж, мне даже заявляли: «Что-то вы много путешествуете по стране. Лучше сидите на даче». Поэтому время для заграничных поездок для меня упущено.
Вы были очевидцем научного триумфа Прохорова и Басова. Можете рассказать об этом времени: с чего начиналась их работа, как получили Нобелевскую премию, что поменялось за это время в лаборатории?
Симбиоз двух будущих нобелевских лауреатов отражал глубинную функцию, которая обязательна в исследовательской отрасли. Дельные мысли всегда приходят в одну голову, в две головы они одновременно прийти не могут. Таким первоначальным генератором был, как правило, Николай Басов. Второй же, Александр Михайлович, выступал в качестве оппонента: он все понимал, возражал, и в конце концов они оба приходили к правильному решению. Когда я предложил Александру Михайловичу идею газодинамического лазера и начал ему рассказывать о газовых сверхзвуковых течениях, Прохоров лишь внимательно слушал меня. Судя по всему, это для него было ново. Когда же я встретился с ним на следующий день, выяснилось, что он взял обычные учебники, выучил их за вечер и разговаривал со мной уже как знающий дело оппонент. Такое сочетание в научной деятельности обязательно. Рядом с каждым исследователем должны быть люди, способные аргументированно возразить или что-то поправить в лучшую сторону.
Многие считают, что Басов и Прохоров изобрели лазер. На самом деле не лазер, а принцип работы. Ведь помните, Нобелевская премия была разделена пополам: половина награды — американцу Чарльзу Таунсу (изобретателю мазера, который подтвердил утверждения, выдвинутые советскими учеными, — прим. ред.), другая половина — Прохорову и Басову. Почему так произошло? Откуда появились наши ученые из Советского Союза? У Таунса были серьезные конкуренты, и он хотел, чтобы в Америке изобретателем инверсной населенности он был один. Поэтому он решил: «Ладно, пополам. Ну, и где-то там, в России…». Для нас сейчас это такие же ученые из какого-нибудь Ирана, о которых мы ничего не знаем. «Ну ладно. Зато я буду в Америке первый. А так как Америка первая, то я по всему миру первый». Такая логика была у Таунса. У нас, конечно, Нобелевскую премию восприняли совсем по-другому.
Когда же началась эра лазеров, Николай Геннадиевич стал заниматься импульсными лазерами, а Александр Михайлович — непрерывными. Они стали существовать, грубо говоря, в параллельных мирах, но отношения между ними не испортились. Во всяком случае, как и раньше, они поздравляли друг друга с днем рождения.
Как вы себя ощущали, работая теперь уже с нобелевским лауреатом?
Понятие «нобелевский лауреат» фактически во многом связано с международным признанием. Вот это признание ощущалось: у Александра Михайлович так же, как у Николая Геннадиевича, стояла так называемая «вертушка». Это телефон прямой связи, который напрямую соединял с нашими руководящими чиновниками. Это позволило наладить жизнь — у нас всегда были деньги на научные исследования, потому что всегда были военные заказы. Кроме того, нас всегда поощряли жильем. А ощущал ли я, что работаю теперь уже с нобелевским лауреатом? Почти нет.
Самая запоминающаяся история в вашей жизни?
Вы когда-нибудь бывали в горах? В горах происходит следующее. Во-первых, яркое, можно сказать, безжалостное солнце, потому что облаков нет, и оно вовсю палит. Этот свет отражается еще и от белого снега. И такие обстоятельства, как разряженный воздух, обгорелое лицо и скудное питание, порождают некую легкость, эйфорию. Особенно если вы набрали уже высоту и нужно спускаться вниз. А спуск вниз намного опаснее, чем подъем, потому что пока вы лезете наверх, можно остановиться. А если вниз, то остановиться уже много труднее, а иногда и невозможно.
В этом состоянии эйфории мы вышли на горную реку, которая была покрыта прочным куполом льда. И вот мы под крики «Ого-го! Ага-га!» по этому ледяному куполу скользнули вниз. Мы добрались благополучно, никто из нас, пробив лед, не провалился в эту реку. Но когда уже дома припомнил, понял, ой… Потому что, случись что, прежде чем вас найдут, вас сильно покалечит ударами о камни, пока вы будете катиться вниз вместе с бурным потоком воды. Вот тогда-то я по-настоящему испугался.
Какое сравнимое по значимости с таблицей Менделеева открытие или изобретение в науке можно привести?
Когда возникает вопрос о значимости тех или иных открытий, математики приводят следующий пример. Открытие Майкла Фарадея — магнитная индукция. Он спокойно выложил свое изобретение для общей пользы. Хотя сейчас весь мир работает на электричестве. То же самое и с таблицей Менделеева — она была выложена на общее пользование. Ее создатель предсказал будущие элементы, которых не хватало в этой таблице, — вот это было самое существенное достижение. Если какое-то открытие не имеет выхода в широком плане и в научную, и в хозяйственную жизнь, оно так или иначе затухает.
Какой вы видите в будущем отечественную науку?
Если есть подъем, есть обязательно затухание. Природа не терпит равномерного движения по восходящей прямой. Я в свое время помню удивление Виталия Лазаревича Гинзбурга, который на семинаре в ФИАНе на доске показал, что через 20 лет (то есть в наши дни) все интеллектуальные силы России (тогда — Советского Союза) будут заняты наукой. Понятно, что такого быть не может.
Когда общество, а вместе с ним и руководство страны поймет, что без прогрессирующего развития фундаментальной науки мы многое потеряем, тогда мы начнем двигаться в нужном направлении. Когда возникнет такая потребность в обществе — удовлетворить требования фундаментальной, чистой науки, тогда найдутся и силы, и деньги, и все прочее. Но нужно быть к этому времени подготовленными. Поэтому необходимо ориентировать подрастающее поколение на приобретение и накопление знаний. Тем более, что с технической точки зрения этот процесс во многом уже облегчен.
Чего вы пожелаете нынешним физтехам?
Не прекращайте научную деятельность даже тогда, когда вы на отдыхе, когда хочется расслабиться.
Умейте учиться по книгам, статьям, сейчас это делать очень удобно. Я, например, любую книгу начинаю с поиска самого нужного: ввожу в поиске слово, которое, на мой взгляд, отражает смысл интересующей темы, и смотрю, где в книге есть ссылки. Так за один вечер можно просмотреть кучу статей. Раньше же мы начинали с первого абзаца и, дойдя до последнего, уже забывали, что написано в первом.
Воспитывайте в себе способность к интеллектуальному труду. Исходите из предположения, что в интеллектуальных достижениях людей нет того, чего вы не могли бы понять. Речь идет только о времени, которое нужно затратить для того, чтобы выучить что-то определенное, подготовиться, понять.
Не позволяйте посторонним хвалить вас, иначе вы можете попасть в рабство. И если вы в течение дня не услышите похвалы, то все у вас будет валиться из рук, настроение будет отвратительным. Я прошел эту фазу. Мы, молодые научные работники, тогда попали под сильное влияние личности Прохорова и испытывали потребность каждый день видеть его в лаборатории. И его одобрения могли, например, звучать так: «Вадим, опять вы занялись ерундой!». Мы оба почувствовали эту связь, когда позже я стал выходить из-под его влияния. У нас даже отношения несколько натянулись.
Пожалуйста, не занимайтесь так называемым подведением итогов жизни. Если сделать это однажды, то через некоторое время захочется сделать еще раз. Те же самые события и факты невольно будут сложены так, что сделают вас выше и значительнее в ваших собственных глазах. И когда вы оглянетесь на окружающих вас людей, то выяснится, что этого изменения никто не заметил. Они продолжают думать о вас так же, как прежде, и это доставит вам или обиду на людей, или обиду на самого себя.
Займитесь математикой. У математиков значительно глубже представление о смысле простейших понятий, которые потом, оказывается, имеют аналоги в физике. Математики придумывают нужные, логически абсолютно безупречные схемы раньше. А потом физики в своих терминах заново их открывают. Поэтому математика важна с точки зрения идеи и понимания, а не умения дифференцировать, интегрировать, это сейчас благополучно сможет сделать машина.
